В моём сне буря разгоралась всё сильнее..В первый раз, сквозь пьяный сон до меня дошло, что вроде как, получается, мама в доме, когда она неприлично и зло матерясь — во всяком случае, голос был точно именно её — вытаскивала из моей постели Динку и Вику. Те вяло огрызались, но когда моя мама не в духе, с ней особо не поспоришь. В итоге, в кровати остался один я.Первая мысль была сожалением. Ночью я славненько покуражился с этими развратными горячими кошечками, жадными до любви и совершенно открытыми до грязных фантазий. И сказать по правде, утром у меня была мысль продолжить наше взаимное веселье с ними.Хминкой и Викой я так-то рос с детсадовских штанишек. Кто бы мог подумать, как изменит девчонок в лучшую сторону год в городе в студенческой общаге педагогического училища.Вторая мысль, всё так же сквозь сон, была уже испугом. Ведь, по идее, как только моя родительница выкинет девчонок из дома, то она непременно возьмётся за меня. А так хотелось спать...Немного спустя, из пелены сна меня снова вырвало мамино недовольное ворчание в комнате. Она ругала меня. Но почему-то негромко, словно, бубнила себе под нос. Не хотела меня будить?Это было очень благородно с её стороны. Особенно, если учесть какая картина открылась её взору, когда она переступила порог нашей дачи. Хм... Да уж... Мы с ребятами тут славно покутили на выходные. Сколько народу-то тут было? Двадцать? Тридцать человек? Одним словом пир на весь пир.Гы... Припомнилось, как пришёл скандалить уже под полночь, из-за громкой музыки и всеобщего пьяного веселья, наш сосед Пётр Иванович, местный поселковый бессменный многолетний участковый и надо добавить человек, пользующийся в посёлке непререкаемым авторитетом в последней инстанции. Правда, в итоге он быстро утихомирился, приняв единственное верное и благоразумное решение в данной ситуации, — если уж не можешь покончить с разгульной бурной вечеринкой, то лучше уж к ней присоединиться, а ещё лучше данное мероприятие возглавить. Где-то через час, уже заявилась скандалить его жена, пытаясь утащить к тому времени уже пьяного в дымину благоверного муженька в семейное гнёздышко.В общем, вечеринка так-то удалась.Единственное, что, наверное, я мог бы сказать в своё оправдание, — мама никак не должна была быть здесь сегодня. Она должна была приехать завтра. Я как бы планировал к тому времени все последствия вечеринки благополучно устранить.Но с другой стороны... Я снова напрягся. А какое сегодня число-то?Вообще, в этом доме мы уже давно не живём. Изначально, когда-то это был дом родителей моего отца. Мне, помнится, уже лет десять было, как мы с мамой в город перебрались. Но, понятное дело, каждые летние каникулы я проводил здесь (гораздо чаще, чем у родителей мамы), в родном для меня посёлке у моих бабушки и дедушки по папиной линии. Тем более папаша мой, что меня, что своих родителей иной раз годами не радовал своим явлением, весьма занятый собственными исключительно важными делами ну, или мотая очередной срок за эти самые свои исключительно важные дела. От города, где мы с мамой жили вдвоём в нашей квартире, сюда было километров 50, — на электричке чуть больше часа.Я чувствовал, что мама присела на краешек кровати. Её вздох. Её рука на моей голове. Внутренне я напрягся, ожидая гневной тирады. Но её не последовало.Искренне благодарный маме за это, я уснул сном мертвецки пьяного человека.Вообще-то, я не пью. В смысле, что не бухаю. Наоборот, что называется активист, на хорошем счету в деканате, да и первый курс закончил, не как-нибудь, а на отлично. И всё такое, прочее... Ага!Опять же, ни много, ни мало, я первый пианист студенческого оркестра нашего универа, который наш ректор так лелеет и бдит, лично уделяя своё драгоценное внимание всем репетициям своего детища. Говаривали, в далёкой молодости наш ректор и сам был очень даже хорошим скрипачом и, вроде бы, даже долго колебался какой стезе отдать себя, — музыкальной или научной. В его душе в итоге победила Наука. Но, видимо, часть сердца нашего достопочтенного ректора навсегда осталась принадлежать музыке.Так, что музыкальная школа тоже пошла мне впрок. Не зря меня мамка, получается, вопреки моему сопротивлению гоняла в музыкалку. Хм... В стенах моего универа принадлежность к университетскому студенческому оркестру давала многие весьма ощутимые бонусы. Правда, приходилось то и дело мотаться по многочисленным конкурсам и фестивалям, на которые ректор неустанно выдвигал своё детище, то бишь наш студенческий ансамбль. Но опять же, помотаться по стране нахаляву с дюжиной своих сверстников в общем делом было весёлым, нежели обременительным.Тем паче, так уж вышло, что вырвавшись из под материнского крылышка, в универе, я что называется раскрылся. Хм... Если не сказать больше, пошёл вразнос.Парнем я получился видным. В папашу, что уж тут скрывать. И как всегда тот добавляла при этом моя мамуля, слава богу, что только внешностью. К тому же, с моей врождённой извечной робостью и застенчивостью, а главное приступами паники, бывшими моим сущим проклятием практически на всём протяжении школьного времени, благодаря... хм... усилиям... моей мамы, было покончено. В универе я внезапно ощутил себя, как верно чувствует себя гусеница, когда, наконец, выбравшись из тесного опостылевшего кокона, она с восторженным удивлением внезапно осознаёт, что у неё теперь есть крылья и горизонты окружающего мира теперь поистине безграничны.И если в школе я был тем, кем бы, — прилежным ботаном. Да, да... Я и сам всегда это отлично осознавал. Впрочем, а кем мне ещё светило быть с моими-то извечными приступами паники?То уже в универе, во вред учёбе я стал с удовольствием придаваться прелестям жизни, менять девчонок, как перчатки, не в силах насладиться ни одной из них. Да и вообще, не в пример к школьным временам в своей студенческой жизни я стал неожиданно популярным, чьего общества искали, несмотря на то, что я был зелёным первокурсником. Но не взирая на то, меня стабильно приглашали на студенческие тусовки.Тут меня спасало моё многолетнее упрямое нудное ботанство в школе, с которым я прилежно корпел над учебниками в школе и дома. Потому, как теперь в универе посещал занятия я крайне неаккуратно. Но оказалось, что имея за плечами отличную школьную базу, учиться в вузе спустя рукава, постоянно догоняя и закрывая хвосты, можно даже и на пятёрки и даже без особого труда.К тому же, что-то про меня вдруг вспомнил и мой родной папаша, которого я так-то видел редко, когда бывало и один раз в три года. Но он оказывается, походу, взялся за ум и даже, оказывается, разбогател-таки, впервые в жизни занявшись легальным делом. Что-то связанное с охранным бизнесом. Как я узнал позже, на деле всё было намного проще, — батя мой теперь крышевал таксистов Киеве. В России-то он был снова в розыске, как говорится, уже в который раз. Но как бы там ни было, теперь папик был при хороших деньгах. Так, что мало того, что теперь он стал периодически подкидывать мне денег, так ещё и расщедрился на хоть и потрёпанную, но вполне себе достойную спортивную «бэху».Надо сказать деньги у отца я брать не хотел. Хоть они мне сейчас совсем были нелишними. Мама, конечно, мне денег подбрасывала, да и я понемногу подзарабатывал, играя ночами в барах. Но на машину хрен бы я когда, конечно, накопил.Все мои сомнения, отмела мама в разговоре по телефону (созванивались-то мы с ней, наверное, чуть ли не через день, даже не представляю какую прорву денег она угрохала на междугородние звонки).— Даёт бери... , — без тени сомнений, даже непривычно жёстко хмыкнула она в телефон, — я от него алиментов за всю жизни ни разу не видела. А как-никак, ты его сын родной... Ну, что ж можно только порадоваться, что он об этом вспомнил, когда тебе стукнуло всего-то семнадцать... То, что у нас с твоим отцом, — это у нас... Тебя это не должно касаться. В общем, сам думай..Ну... Я подумал, ... и взял деньги, — он мне их переводом пересылал, — уж дюже мне хотелось свою тачку.Одним словом моя учёба в универе была бурной во всех смыслах.Не знаю, сколько я спал. Во сне мне пригрезился Розенбаум собственной персоной. В потёртых джинсах и майке он зачем-то сидел прямо на асфальте на конечной автобусной остановке, той самой, которая на самой окраине нашего посёлка, привалившись спиной к покосившемуся фонарному столбу и, почему-то игравший не на гитаре, а на баяне: — Как часто вижу я сон, мой удивительный сонbr>Потом, передо мной опять развернулась красочная картина, как Пётр Иванович, шериф нашего посёлка, словно крыс швыряет за решётку, в камеру, сначала Дроныча, а потом и Макса, успев каждому из них приложить по заднице крепкого пендаля босой ногой.Иваныч грозно смотрит на перепуганных парней, ухватившись за краешек стола, чтобы не упасть, ибо на ногах он уже держался не очень уверенно, и медленно с расстановкой произносит:— Зарубите себе, сволочи, на носу, — в ЭТОМ посёлке расизм, мать вашу, не пройдёт!!! , — к концу фразы он уже рычит в праведном искреннем гневе, аки медведь.Дрон и Макс уже едва ли не скулят:— Пётр Иванович... Дядя Петя... Дядя Иваныч! Товарищ старший лейтенант! Да, какой расизм... Просто дури намешали с водярой... Бес попутал...Но Петра Ивановича жалобные, судя по всему, лживые причитания поселковых кладбищенских сторожей не разжалобили ни на йоту. Казалось, он даже их и не слышит.— Уроды! Какой позор! Какой позор! — наш участковый, горестно вздыхает, по его румяным круглым щекам крупными каплями сбегают скупые мужские слёзы, — а ведь наш посёлок основал САМ товарищ Ермак Тимофеевич! Аж в 1584 году! А эти уроды... Всё обосрали... Какой позор!В фуражке набекрень, он сокрушённо смотри на меня:— Слушай... Это же международный скандал! Наш посёлок будет осрамлен на весь мир! Ты представляешь, КАКУЮ кашу заварили эти ублЮ-Ю-дки!Он вытащил из кармана форменного кителя пистолет Макарова, его табельный, и нахмурил лоб, напряжённо размышляя.К этому времени он уже бос и без штанов. В магазине, Анна Львовна, крайне раздражённая и недовольная тем, что её столь бесцеремонно разбудили посредине ночи (Иванычу пришлось пальнуть пару раз в воздух из табельного), категорически не хотела нам предоставлять необеспеченный кредит, ¬ налички на требуемое количество выпивки нам категорически не хватало. Но согласилась, когда Иваныч в качестве залога предложил оставить ей свои форменные брюки, кобуру и ботинки.Иваныча явно осенила идея. Его лицо озаряется. Пьяно покачнувшись, он переводит взгляд налившихся кровью глаз с пистолета в своей руке, на Макса и Дрона, а потом и на меня:— Слушай, а может, их расстрелять, а? Вот прямо сейчас, а? А чо? Ща, во дворе участка и организуем... ну... эту... казнь, ёпта... — он не шутит ни на миллиметр, — ну... понимаешь... ну... чтобы ни у кого, ни в политическом руководстве нашей страны, ни в Организации Объединённых Наций, даже не возникло НИ МАЛЕЙШИХ сомнений, что в НАШЕМ посёлке с расизмом ведётся самая бескомпромиссная и беспощадная борьба!!! А?Пётр Иванович с надеждой смотрит на меня.Я задумался. И чем дольше я думал, тем громче рыдали в камере Макс и Дрон.В соседней камере, сидя на полу, громко плакал, наравне с Максом и Дроном, Чёрный Баянист, растирая по побитому лицу слёзы и сопли, с бескрайним ужасом взирая на нас.Даже сейчас, в полусне, мне было искренне жаль его.А потом пришёл и сон..После танца новобрачных, а выходила сегодня замуж, уже в третий раз, старая добрая ещё школьная мамина подруга Жанна Валентиновна, снова заиграла медленная музыка и скоро танцевальная площадка ресторана была уже заполнена танцующими парочками. Свадьба была в самом разгаре, так что большинство гостей уже прибывало в приподнятом разогретом алкоголем фривольно-игривом настроении.Хм... К слову сказать, выходила Жанна Валентиновна замуж за своего первого мужа, дядю Васю. По второму кругу, в общем. Я как-то подслушал мамин разговор с тёткой. С дядь Васей Жанна Валентиновна в своё время разошлась, потому что тот застукал её изменяющей ему со своим будущим вторым мужем. А спустя пять лет уже второй её муж застукал тётю Жанну, изменяющей ему со своим первым бывшим мужем, то бишь с дядей Васей. И теперь, собственно, Жанна Валентиновна выходила снова замуж за дядю Васю.На мой взгляд, их вторая свадьба была в пяток раз покруче, чем первая. Гостей было немерено.Мамин одноклассник, Антон Веньяминович, если верить маме аж целая её первая школьная любовь, ТА САМАЯ, в этот раз снова едва меня не опередил. В итоге с кем из нас танцевать пришлось выбирать маме. Немного помявшись, скорее всего специально, чтобы позлить меня, в конце концов, она обвила мою шею руками и прижалась ко мне, принимая моё приглашение к танцу. Антон Веньяминович с кислым лицом изволил откланяться. Ох, уж этот Антон Веньяминович! Вечно он крутился вокруг мамы, стоило нам только приехать погостить в родные мамины пенаты.Ну, а я уже в который раз с немым восхищением окинул маму долгим взором, таким, что она даже смущённо зарделась..Длинные тёмные каштановые волосы мамы, завитые в локоны на затылке, обрамляли тонкое чувственное лицо, блестящая челка доходила почти до бровей, оттеняя её большие раскосые зеленые глаза. Тонкие золотыми фибулы поблёскивали драгоценными камнями в локонах волос в огнях светомузыки. Зрелое вкусное лицо с безупречным макияжем с маленьким прямым носиком и полными чувственными губами было непередаваемо обворожительно.Последнее время дела у мамочки шли в гору, она уже вела в своём танцевальном хореографическом кружке целых пять групп, несомненное пользуясь успехом на ниве обучения танцам и неплохо зарабатывала, так что даже подумывала оставить работу в школе. Так, что теперь дорогие бирюльки, коими она была в достатке обвешана, были ей по карману.Вне всяких сомнений, на мой взгляд, моя мамочка была самой изящной и притягательной из всех присутствующих здесь женщин. Пленительно обворожительная, миниатюрная, утонченная, она была одета в легкое плотно облегающее её ладную фигурку платье до колен, на длинных бретельках с широким декольте, полностью оголявшем плечи.Стояла жаркая погода, ни чулок, ни колготок на ней не было. Впрочем, её идеально загорелым смуглым ногам, ни первое, ни второе совсем и не требовалось. Пышные мягкие груди, едва ли не наполовину оголённые, вызывающе раскачивались под тонкой тканью ее одеяния. Мужские заинтересованные взгляды то и дело невольно ныряли в завораживающую глубокую ложбинку между аппетитных округлостей.Одним словом, мама выглядела роскошно. И очень сексуально.Вообще-то, мама у меня так-то скромница, всегда на работе или в быту предпочитая строгий деловой стиль. Но что называете, по случаю, умела выглядеть так, что закачаешься. Сегодня она была в образе томной кокетливой красавицы, игривой и сверкающей, как шампанское.Впрочем, что так, что эдак, но мужики всегда липли к ней, как медведи на мёд.Пользуясь удобным положением, прижимая её за таллию к себе, я не удержался и как бы невзначай провёл ладонью по пышному левому полушарию. Мама пьяненько хихикнула и скорее игриво, чем недовольно, поддела мою руку локотком, откидывая мою ладонь. Но сама и не подумала отстраниться от меня.— Мам... — я склонился к тяжёлой золотой серёжке в её ушке, — ну, вообще-то, дядя Антон женат..Она легко рассмеялась, подмигнув мне:— Но я-то нет...Я насупился. На миг мне показалось, что её искренне забавляет эта моя щенячья ревность.— Ну, перестань... Ревнивец... Я с ним даже не флиртую. Это он с ума сходит. Ни на шаг не отступает. Ну, потанцевали пару раз... — её ярко алые губы коснулись моей щеки.— Ага... , — с сарказмом протянул я, — ты порхала вокруг него, как жрица около языческого божка.Мама вздохнула, стрельнув ... в меня глазами из-под длинных ресниц:— Я просто умею танцевать. Красиво танцевать. В отличие от большинства присутствующих..— Да, да, на это все обратили внимание..Аромат её тела сводил меня с ума. Сжимая красивое аппетитное тело в своих объятиях, я почувствовал, что против воли снова возбуждаюсь.Наверное, это и впрямь было глупо. Но весь вечер я буквально не отходил от матери ни на шаг, словно грозный страж, сгорая от ревности каждый раз, когда очередной из мужчин вдруг принимался флиртовать с мамой. Собственно, каждый из них, в конечно итоге, замечая мой недовольный вид и угрюмый взор добровольно ретировался. Антон Веньяминович оказался самым настырным. Ну, как обычно. То есть я, в прямом смысле слова, всю свадьбу отгонял от мамы мужчин, пытавшихся завязать с ней более близкое знакомство.Мама хоть и подтрунивала надо мной по этому поводу, и даже шутливо и горестно вздыхала, мол, чувствует себя, как курсистка под бдительным оком своей строгой бабушки, но в остальном безропотно принимала мою бдительную опеку. Мне даже показалось, что ей это нравится.— В конце концов, я же одна, сын вдруг не в шутку вздохнула она, — ты у меня скоро уедешь в университет... И что я буду делать? Ты же знаешь, я не могу одна... И Антон, между прочим, развёлся со своей женой ещё год назад. И извини, но один танец я ему уже пообещала..Мне не понравилось то, что я услышал. Недоброе чувство с новой силой вновь закипело, разгораясь, где-то глубоко внутри меня. Я с силой сжал её тело в руках, мама даже поморщилась, но ничего не сказала.— Мама... Душно-то как здесь..Ничего ей не объясняя, я потянул её сквозь массу танцующих людей за собой к выходу из ресторана. Мама не сопротивлялась, семеня следом за мной, только по дороге прихватила со стола бокал шампанского.Мы ускользнули из зала, никем не замеченные. Ресторан находился посередине небольшого парка, с лабиринтом пешеходных дорожек, обрамлённых высокими рельефно подстриженными кустами, небольшим прудиком и раскиданными по всей территории летними деревянными беседками.— Куда ты меня тащишь?, — пьяно хихикнула мама, едва поспевая за мной. Её каблучки неровно стучали по тротуарной плитке.Куда-куда... Этот потаённый уголок я заприметил ещё час назад, когда тайком от мамы сбежал выкурить сигарету. За сигареты она меня гоняла, аки сидорову козу.Маленькая беседка стояла здесь в небольшом тупичке, до самой крыши увитая плющом. Лампа на фонарном столбе здесь не светила. Я боялся, что какая-нибудь парочка, разогретая на свадьбе выпивкой и танцами, уже облюбовала это укромное местечко.Но нет, здесь никого не было. Тут было на удивление тихо, звук музыки едва доносился до сюда, поскольку до ресторана отсюда метров сто, не меньше.— Артём?, — мама приподняла бровь, в темноте удивлённо посмотрев на меня, когда я буквально затащил её внутрь и подступил к ней вплотную.Вместо ответа я забрал у неё из руки бокал шампанского, поставив его на дубовую тяжёлую лавку, тянувшуюся по кругу вдоль стены беседки.Ее платье держалось на двух тонких бретельках. Мама лишь испуганно вскрикнула от неожиданности, когда я бесцеремонно сбросил их, опустив верх платья до талии. Её обнажённые бесподобные груди заколыхались, освобождённые из плена материи.Я сжал в руках её тонкие запястье, когда она попыталась было прикрыть грудь руками и потянулся губами к её губам.— Артём, прекрати — произнесла мама тихо, материнским ласковым тоном — Ты пьян...— Мама... — пробормотал я ей в ухо, дрожа от охватившей меня страсти, — я хочу тебя..— Нет... Нет... , — она улыбнулась мягкой улыбкой, — это всё алкоголь и твоя беспричинная ревность...— Ты так смотрела на этого Антона Веньяминовича... , — едко с нажимом выделяя «Веньяминовича» бросил я, напирая на неё всем своим телом.— Перестань!, — острожилась вдруг мама, — ты не имеешь права так обращаться со мной.Мне показалось, что она о моём бесцеремонном обращении с ней, но нет мама имела ввиду другое:— У тебя же есть девочки. И я не запрещаю тебе встречаться с ними. Но почему, ты такой эгоист? Что мне до старости быть одной? Мне нужен мужчина...— Мама! — оборвал я её резко, — у тебя есть я...Пока она не опомнилась и не пыталась остановить, я освободил её запястья и, опустив ладони на её бёдра, резко дернул платье вниз, которое, ненадолго зацепившись вокруг колен, упало на пол. Это явно застало её врасплох.Оставшись совершенно голой, почему-то без трусиков, мама только испуганно взвизгнула:— Дурачок, нас же могут увидеть! Совсем с ума сошёл!Но всякое благоразумие исчезло. То, что мы находились в обществе, что в любой момент рядом могли появиться люди, которые знали нас уже много лет — все это не имело значения. Красивая обнажённая женщина, из одежды на которой сейчас были только её туфли, золотые изящные часики на запястье, тяжёлое массивное золотое ожерелье на шее и серёжки в ушах, была полностью в моей власти и не было силы в этом мире, которая могла бы сейчас меня остановить. Я был с мамой и хотел ее.Едва ли не грубо сжав в ладонях её упругие ягодицы, я с жадностью приник губами её груди.Пока она безуспешно трепыхалась в моих руках, я неистово и страстно сосал её грудь, понимаясь губами выше, покрывая горячими поцелуями её шею, лицо, губы.Лишь на миг я оторвался от её тела. Кое-что упорно терзало меня:— Мама... Твои трусики... Где они?Её щёки горели алым румянцем, грудь восхитительно вздымалась в такт прерывистому дыханию:— Дурашка... Это платье такое. Под него не одевают бельё..— А-ааа...Я подхватил её под попку и легко взвил в воздух, так что она даже испуганно прижалась ко мне, шмякнул её голыми ягодицами на маленький резной деревянный стол посередине беседки.Мама больше и не сопротивлялась. Закрыв глаза, откинув голову назад, она окончательно расслабилась и спокойно восседала на столе, грациозно изогнувшись передо мной без единого движения. Пока я покрывал её шею поцелуями. Чуть спустя, я снова приник е её груди, вылизывая и обсасывая большие соски, твердевшие с каждым прикосновением языка.Помню, как она покачала головой, распахнув в притворном ужасе глаза, когда я от нетерпения путаясь в брюках, наконец, извлёк возбуждённый вздыбившийся кверху член, казавшийся в полумраке ещё более огромным.Она с укоризной посмотрела на меня:— Нас могут застукать...Но я уже не и слушал её. Рывком раздвинув ей колени, протискиваясь между её ножек, подхватывая её ладонями за бёдра.Неожиданно мама сама обвила мою шею руками, еще шире раздвинула бёдра, чтобы мне было поудобнее и, вдруг изогнувшись в таллии, с грацией лани скрестила свои длинные стройные ножки у меня за спиной.Я до того перевозбудился, что просто не мог с собой совладать. Трясясь от охватившей меня страсти, несколько раз ткнулся своим негнущимся копьём в мамины бёдра, но к своему стыду, так и не сумел попасть в заветную любовную щель. Но мама быстро пришла ко мне на помощь, обхватив ладошкой мой член, сама приставила его головку к желанному для меня отверстию.Я с благодарностью посмотрел на неё. Губы мамы тронула едва заметная улыбка. Её глаза были затуманены.Я не хотел сделать ей больно, а потому, собрав всю свою волю в кулак, входил в неё медленно. У нас у обоих замерло дыхание. Мамочка была влажной и горячей, и приняла обладателя своей киски целиком, на всю женскую глубину, пока наши бёдра с силой не слились воедино.Она застонала, вцепившись зубами в ворот моей рубашки. Её ладонь вдруг накрыла мой затылок. С неожиданной силой приблизив моё лицо к своему, и вогнала свой язык глубоко в мой рот. Я почувствовал, как она, словно помпой высасывает мой язык в себя и с удовольствием запустил язык глубоко в её рот. Мама принялась яростно его обсасывать.Мы оба были в плену похотливой страсти.... Я чувствовал, как её лоно напрягается, сжимая меня в плотное кольцо, старательно выдаивая напряжённый каменный член. Я не знаю, как это она делала. Но это было бесподобно. И ни одна из девчонок, с которыми я успел поиметь дело в постели и близко подобного не умели.Моё тело непроизвольно напряглось. Мышцы на руках стали твердыми как сталь. Я был весь во власти этого жаркого тесного лона. Я был его рабом. Какое-то время я наслаждался ощущением своего разбухшего и твёрдого члена внутри матери, с упоением смакуя необыкновенно приятное ощущение, которое сейчас испытывал. Наши языки и губы с громким причмокиванием переплетались в пылком поцелуе.Более уже не в силах сдерживать себя, вцепившись руками в бёдра матери, я резко вонзился в нее со всей возможной силой.От неожиданности моя мамочка вскрикнула. Но этот крик был музыкой для меня. Крик женщины, которая принадлежала мне. Понятное дело, я и не подумал остановиться. С яростью и неутомимостью отбойного молотка, я мощно таранил красивую женщину в моих объятиях, не много ни мало, ощущая себя её повелителем.Ощущая себя полным победителем, где-то в глубине души я искренне хотел, чтобы сейчас нас с мамой увидел Антон Веньяминович. И от этой мысли я вдруг почувствовал неожиданный, еще более мощный прилив мужской силы. Все мироощущение для меня сейчас сосредоточилось где-то в одном единственном месте, в разбухшей твердой головке члена, которая вот-вот была готова взорваться. Потому, что женщина глубоко насаженная на мой член, сейчас принадлежала мне и только мне.Почувствовав приближение самого приятного и греховного момента, за гранью которого происходит реальное кровосмешение, я быстро ухватил ладонями мамкины ноги в коленях, и, накинув их себе на плечи, навалился на мамочку всем своим телом, продолжая лихорадочно, без сожаления, долбить родное материнское лоно.Долго такое безумие не могло продолжаться. Оргазм пришёл сокрушительной волной цунами, заставив меня изогнуться в неимоверном желании вторгнуться в мать, как можно глубже. Я изо всех сил вдавливаюсь в промежность моей родительницы, изрыгая в родное лоно поток спермы с такой мощью, на которую был способен только пышущий энергией, физически крепкий юношеский организм.Я пришёл в себя навалившимся на маму всем телом, которая под моей тяжестью откинулась назад и теперь лежала спиной на столе. Моя голова покоилась на пышных подушках её груди.— Мама! — взбудоражено и восторженно выдохнул я, не в силах выговорить что-то не лишённое смысла — мамакак и добрая половина баб нашего посёлка. Пётр Иванович мужик видный, статный, красивый, — настоящий милиционер, одним, словом.— В доме бедлам! Окурки везде! Пустые бутылки! Горы немытой посуды! Везде натоптано, грязь!, — мама опять разошлась и её голос снова зазвенел от самой настоящей ярости, — вырастила себе на голову! Честное слово, ну, весь, весь в папашку своего!Она ещё долго обрушивала на меня гневную отповедь. Но то было излишне. Что мне было говорить в своё оправдание? Мне и без того было уже стыдно до слёз. Я даже что-то блеял, по-моему. Не в оправдание, нет. Какое уж тут оправдание? Прощения просил. Правда, не вынимая головы из-под подушки. Диван подо мной плавно покачивался на волнах. Я даже пощупал, на всякий случай, стену ладонью, чтобы убедиться, что дом стоит на месте ровно.Со стороны, несомненно, всё это смотрелось жалко. Но мама не оттаивала. Да и кто бы мог её за это сейчас винить?В конце концов, я кое-как сел на постели. Но глаз на мать поднять не смел. Голова нещадно гудела. Да ужто-то и припомнить не мог, чтобы так до этого надирался.Хм... Зато вчера... Да, отрадный был вечерочек, чего уж там. Я смутно припомнил, как на милицейском уазике Иваныча, то ли вчера, то ли позавчера, с мигалками часа в два ночи мы рванули в соседний посёлок за огненной водой. Там повстречали ещё парочку моих дружбанов детства, Макса и Дроныча (тогда ни я, да и никто ещё и не подозревали, какие же эти двое расисты и сволочи), и тоже поволокли их сюда, на общий пир.М-дя... Ах... А как Динка и Викочка танцевали стриптиз на столе во дворе в беседке, прижимаясь друг к дружке обнажёнными телами, извиваясь в грациозных движениях в танце под медленную музыку, и слившись в пылком поцелуе. Ну... До них на этом столе и другие девчонки стриптиз исполняли. Это как-то спонтанно вышло, — небольшой конкурс на лучший стриптиз среди женской половины нашего валтасарова пиршенства.Многие девушки хорошо танцевали, но в итоге Пётр Иванович громогласно авторитетно присудил первое место именно Динке и Вике. Иваныч был в семейных трусах в форменном кителе при галстуке на голое тело и фуражке. В общем видок тот ещё. Наверное, поэтому с ним никто и не стал спорить.Мама горестно вздохнула и поднялась, махнув на меня рукой.— Что-то университет тебе совсем на благо не идёт, сынуля, — как-то грустно, словно, подытожила она.— Мама... , — я поднялся на ноги и в каком-то порыве самого искреннего раскаяния бросился к ней, — мамочка... Прости меня...Я прижал к себе её стройное лёгкое тело, совсем не отяжелевшее и не огрузневшее с годами, зарылся лицом в её волосы, вздыхая знакомый родной аромат её тела. Она не сопротивлялась. Даже наоборот, сама ко мне приникла, обвила мою шею руками. Мы долго стояли, убаюкивая друг друга в своих объятиях. Мама зачем-то расплакалась. Я нежно гладил её по волосам. Шептал, что она у меня самая красивая, самая умная, самая добрая. В общем самая-самая-самая... У самого ком так и встал в горле, а из глаз тоже брызнули слёзы. Я просил у неё прощения.— Ну, всё-всё... Ты у меня хороший... , — её ладошка мягко погладила меня по щеке. Она отстранилась, уже с улыбкой на заплаканном лице глядя на меня. Но теперь её глаза лучились нежным светом, — я не злюсь...Она даже приподнялась на цыпочках и умильно чмокнула меня в губы.— Но у нас куча дел, родной мой. Надо прибраться в доме. А то к вечеру уже наши приедут. Кухню и прихожую я уже отдраила... — она как-то игриво мне подмигнула, — а ещё, по-моему, тебе бы не помешало одеться...— Ой! Мама!! — воскликнул я, как громом поражённый.Ну, да, стою-то я с мамкой в обнимку совершенно голый.— Мам, прости, прости, — зарапортовался я, неуверенно озираясь по сторонам в поисках своей одежды.Мама покраснела.— Ничего страшного. Чего я там не видела? В ванную беги!, — и словно желая придать мне верное направление, неожиданно её ладонь смачно шлёпнула меня по голой ягодице.Я почёл за нужное подчиниться без лишних споров. И хоть с трудом вписался в дверной проём, — ох, и мутило же меня, — но до ванны я-таки добрался.— Артём...— Да, мам?— Я пока шла от станции к дому. В общем, бред какой-то. Даже не знаю, как сказать... Весь посёлок на ушах. Говорят, что Пётр Иванович опять раскодировался. Представляешь? Он же года три капли в рот не брал. Так вот, он дома в дымину пьяный дрыхнет. Жена добудиться не может...— Ну... — насторожился я, — и что тут такого? Он раньше помнишь, как пил? Проспится..Мама хмыкнула:— Да это ещё цветочки. Говорят, что у него на участке в камере Максимка и Андрей заперты. Сидят там, вроде как уже второй день, вопят там благим матом. А в соседней камере, представляешь, чернокожий парень!— Да, ладно, мам... Откуда у нас тут африканцы-то?— Да я и сама не знаю. Хотя наши тут понаплетут с три короба, дорого не возьмут.Я стоял под душем, подставив лицо под струи воды, осмысливая услышанное.*****Дрон с Максом они вообще странные. Но так, в целом, хорошие безобидные, добрые ребята, завсегда, если что надо, — помогут, подсобят. Свои в доску, короче. Они со школы всегда вместе, не разлей вода. В начальную школу мы в одну ходили, — в первый класс я в посёлке пошёл, — только они старше на два класса. Многие в посёлке считали их не от мира сего. Они на кладбище сторожами числились, куда устроились на работу сразу же после школы. Бабульки местные их подкармливали. Считали их чуть ли не блажными. За добрую безобидность и некую едва ли не ангельскую отрешённость.Правда, у всё про всех знающего в здешней округе Иваныча на этот счёт было своё мнение. И очень простое. Типа, эта парочка уже года, как два где-то на заимке в лесных нехоженых дебрях имеет целую плантацию конопли, и собственно, на этой конопле оба они плотно и сидят.Может то и правда. Ни Макса, ни Дрона я в адеквате ни разу после школы не видел. Но вот чего я действительно не ожидал, так то, что эти двое на поверку оказались долбанными грязными расистами. Впрочем, это оказалось неожиданностью для всех гостей моей вечеринки. ДАЖЕ для Иваныча.Нет, понятное дело, увидеть ночью в нашем посёлке живого негра, — это уже неожиданность. Помню, мы даже вывалились из уазика Иваныча, все, как один, а было нас внутри человек двенадцать, не меньше, уставившись на это чудо. Мы как раз возвращались в мой дом из магазина затоваренные выпивкой под завязку, ну, чтоб до утра хватило вдосталь погулять. Нет, многое, конечно, случалось в нашем посёлке... Лет двадцать назад у нас тут даже метеорит упал, было дело, возле колхозного коровника., пастуха убило. Хм..Но чтобы негр? Ночью? С баяном?А Серёга и Жека мне потом даже признались, что вообще-то вот так вот живьём, увидели чернокожего человека впервые в своей жизни.Не, парней тут можно понять. Хм... Я пока в Красноярск на учёбу не приехал, для меня-то Ильск, мамин-то родной город, казался мегаполисом, — а чё, населения аж целых шестьдесят тыщ душ. А уж у нас в Турске, в городе в котором мы с мамой жили, народу там и половины того не наберётся. Его как-то и картографы обычно забывают на картах отображать.Посёлок-то, конечно, большой, зажиточный и народ у нас в большей части хороший, сердечный, гостеприимный, без камня за пазухой, но просто негров здесь всё же отродясь не бывало. А вот баянистов, к слову сказать, всегда хватало с избытком.Рома даже предположил что, быть может, это всё же не негр, а наш родной шахтёр, ну, просто немытый, вот только-только из шахты?Бред... До ближайшей шахты от наших мест пару тысяч километров, это минимум, как сразу с видом знатока возразил Илья, племянник Иваныча, что тут будет делать шахтёр? Да ещё и с баяном?До Африки ещё дальше, флегматично заметил Никифор, мой пятиюродный брат.Иваныч даже перепугался, мол, допились, — коллективная белка у всех, типа.Да,... в это легко можно было поверить в сложившейся ситуации.Негр, кстати, тоже был пьян. И, походу, изрядно. Сидел он, в потёртых джинсах и майке на автобусной остановке, прямо на асфальте, привалившись спиной к покосившемуся фонарному столбу и играл на баяне. Хорошо играл, с душой. Майский вальс играл.— Помнит Вена, помнят Альпы и Дунай, — тянул он низким баритоном заунывно пьяно, с жутким акцентом, но в такт музыке и тщательно с нажимом выговаривая слова, — Тот цветущий и поющий яркий май.В тусклом свете покачивающейся лампы на фонарном столбе его тёмная кожа как будто притягивала к себе наши взоры. Мы, замерев, тупо стояли, не решаясь проронить ни звука и глазели на чернокожего баяниста, появившегося в нашем посёлке посредине ночи, ровно как твой чёрт из табакерки.Первым начал неистово креститься Макс, что-то истерично бубня себе под нос. А за ним и Дрон. Дрона вообще так затрясло ни с того, ни с сего, что он даже выронил на асфальт окурок своего огромного фирменного косяка. Того самого, который мы сообща давили по кругу в уазике, пока Иваныч рулил одной рукой обратно к дому, прихлёбывая водку прямо из бутылки в свободной руке. — Вихри венцев в русском вальсе сквозь года, — лились меж тем тягучие сочные слова одной из самых прекрасных песен в мире, — Помнит сердце, не забудет никогдаbr>Нет, этого не отнять, играл и пел он очень хорошо. За душу брало. Иваныч даже всхлипнул, до того растрогался человек.Я так и не понял, зачем Макс и Дрон принялись его бить. Ну, негра, в смысле. Честное слово, ни с того, ни с сего. Мы все, как один, были буквально застигнуты врасплох этой ничем немотивированной варварской агрессией. Негр, по-моему, тоже.Впрочем, как по этому поводу после подытожил Пётр Иванович, когда уже закрывал Макса и Дрона в камере предварительного заключения в своём вечно пустующем полузаброшенном участке, ¬ грёбанный неприкрытый расизм нельзя ничем оправдать. (Побитого негра Иваныч тоже запер — а куда его ещё девать-то ночью в посёлке? — только в соседней камере).В общем, негра Макс и Дрон побили. Не сильно, правда. Так, помяли, попинали. Баян зачем-то разбили вдребезги и в ярости растоптали ногами. А потом зачем-то ещё и обоссали в две струи несчастного чернокожего баяниста.Может негр ваще был пьян в зю-зю, но он даже не пытался защищаться. Так только руками закрывался, когда кроссовок Макса или Дрона в очередной раз прилетал ему в голову. А когда эти свихнувшиеся на расисткой почве уроды принялись на него ссать, только сокрушённо мотал головой и горестно вздыхал.До сих пор не могу понять, почему никто из нас так и не заступился за бедолагу. Но повторюсь в наше общее оправдание, что всё это было полной неожиданностью для всех нас: и негр, игравший на баяне посреди ночи на автобусной остановке, и то, что Макс и Дрон на поверку оказались не такими уж милыми и безобидными пареньками, а грязными и безнравственными расистами. Честное слово, никто из нас не ожидал ни первого, ни второго. ДАЖЕ Иваныч.Говорю же, странные они, Максим и Андрей. Расисты одним словом. Что с них взять?Вот такая неприятная история, едва не омрачившая наше праздничное мероприятие в честь моего возращения в родной посёлок, приключилась вчера. Ну, вроде бы вчера, если мне не изменяет всё же память.Впрочем, когда мы вернулись в дом, а там как раз и завертелось это состязание между девчонками, да и женщинами тоже ¬ мать-то Динки и Вики, помню, точно участвовала ¬ на самый красивый стриптиз. И весь этот неприятный вопиющий инцидент быстро улетучился и позабылся без следа.К тому времени, когда Иваныч забрался на стол к Динке и Вике, чтобы присудить им первое место, никто уже даже и не вспоминал ни про Макса, ни про Дрона, ни про баяниста.*****— Да, не, мам, я не в курсе... , — неуверенно протянул я, не решаясь поведать маме эту неблагозвучную историю, явно бросающую тень на моральный облик нашего посёлка — а что говорят-то? Долго уже сидят?— Да, вроде бы уже второй день, я слышала. Позавчера ночью, говорят, Иваныч их туда засадил, всех троих. А за что хоть он их? Хорошо хоть, их баба Нюра услыхала. Рассказывают, она мимо участка Иваныча коз своих гнала, а они там орут, зовут на помощь во весь голос..Я мысленно чертыхнулся:— Нет же, мам, говорю же, я про это ничего не слышал. Может, всё-таки брешут? Сама знаешь, народ у нас тут наплетёт с три короба, дорого не возьмёт...Через пару дней выложу продолжение...и взял деньги, — он мне их переводом пересылал, — уж дюже мне хотелось свою тачку.Одним словом моя учёба в универе была бурной во всех смыслах.Не знаю, сколько я спал. Во сне мне пригрезился Розенбаум собственной персоной. В потёртых джинсах и майке он зачем-то сидел прямо на асфальте на конечной автобусной остановке, той самой, которая на самой окраине нашего посёлка, привалившись спиной к покосившемуся фонарному столбу и, почему-то игравший не на гитаре, а на баяне: — Как часто вижу я сон, мой удивительный сон...Потом, передо мной опять развернулась красочная картина, как Пётр Иванович, шериф нашего посёлка, словно крыс швыряет за решётку, в камеру, сначала Дроныча, а потом и Макса, успев каждому из них приложить по заднице крепкого пендаля босой ногой.Иваныч грозно смотрит на перепуганных парней, ухватившись за краешек стола, чтобы не упасть, ибо на ногах он уже держался не очень уверенно, и медленно с расстановкой произносит:— Зарубите себе, сволочи, на носу, — в ЭТОМ посёлке расизм, мать вашу, не пройдёт!!! , — к концу фразы он уже рычит в праведном искреннем гневе, аки медведь.Дрон и Макс уже едва ли не скулят:— Пётр Иванович... Дядя Петя... Дядя Иваныч! Товарищ старший лейтенант! Да, какой расизм... Просто дури намешали с водярой... Бес попутал...Но Петра Ивановича жалобные, судя по всему, лживые причитания поселковых кладбищенских сторожей не разжалобили ни на йоту. Казалось, он даже их и не слышит.— Уроды! Какой позор! Какой позор! — наш участковый, горестно вздыхает, по его румяным круглым щекам крупными каплями сбегают скупые мужские слёзы, — а ведь наш посёлок основал САМ товарищ Ермак Тимофеевич! Аж в 1584 году! А эти уроды... Всё обосрали... Какой позор!В фуражке набекрень, он сокрушённо смотри на меня:— Слушай... Это же международный скандал! Наш посёлок будет осрамлен на весь мир! Ты представляешь, КАКУЮ кашу заварили эти ублЮ-Ю-дки!Он вытащил из кармана форменного кителя пистолет Макарова, его табельный, и нахмурил лоб, напряжённо размышляя.К этому времени он уже бос и без штанов. В магазине, Анна Львовна, крайне раздражённая и недовольная тем, что её столь бесцеремонно разбудили посредине ночи (Иванычу пришлось пальнуть пару раз в воздух из табельного), категорически не хотела нам предоставлять необеспеченный кредит, ¬ налички на требуемое количество выпивки нам категорически не хватало. Но согласилась, когда Иваныч в качестве залога предложил оставить ей свои форменные брюки, кобуру и ботинки.Иваныча явно осенила идея. Его лицо озаряется. Пьяно покачнувшись, он переводит взгляд налившихся кровью глаз с пистолета в своей руке, на Макса и Дрона, а потом и на меня:— Слушай, а может, их расстрелять, а? Вот прямо сейчас, а? А чо? Ща, во дворе участка и организуем... ну... эту... казнь, ёпта... — он не шутит ни на миллиметр, — ну... понимаешь... ну... чтобы ни у кого, ни в политическом руководстве нашей страны, ни в Организации Объединённых Наций, даже не возникло НИ МАЛЕЙШИХ сомнений, что в НАШЕМ посёлке с расизмом ведётся самая бескомпромиссная и беспощадная борьба!!! А?Пётр Иванович с надеждой смотрит на меня.Я задумался. И чем дольше я думал, тем громче рыдали в камере Макс и Дрон.В соседней камере, сидя на полу, громко плакал, наравне с Максом и Дроном, Чёрный Баянист, растирая по побитому лицу слёзы и сопли, с бескрайним ужасом взирая на нас.Даже сейчас, в полусне, мне было искренне жаль его.А потом пришёл и сон..После танца новобрачных, а выходила сегодня замуж, уже в третий раз, старая добрая ещё школьная мамина подруга Жанна Валентиновна, снова заиграла медленная музыка и скоро танцевальная площадка ресторана была уже заполнена танцующими парочками. Свадьба была в самом разгаре, так что большинство гостей уже прибывало в приподнятом разогретом алкоголем фривольно-игривом настроении.Хм... К слову сказать, выходила Жанна Валентиновна замуж за своего первого мужа, дядю Васю. По второму кругу, в общем. Я как-то подслушал мамин разговор с тёткой. С дядь Васей Жанна Валентиновна в своё время разошлась, потому что тот застукал её изменяющей ему со своим будущим вторым мужем. А спустя пять лет уже второй её муж застукал тётю Жанну, изменяющей ему со своим первым бывшим мужем, то бишь с дядей Васей. И теперь, собственно, Жанна Валентиновна выходила снова замуж за дядю Васю.На мой взгляд, их вторая свадьба была в пяток раз покруче, чем первая. Гостей было немерено.Мамин одноклассник, Антон Веньяминович, если верить маме аж целая её первая школьная любовь, ТА САМАЯ, в этот раз снова едва меня не опередил. В итоге с кем из нас танцевать пришлось выбирать маме. Немного помявшись, скорее всего специально, чтобы позлить меня, в конце концов, она обвила мою шею руками и прижалась ко мне, принимая моё приглашение к танцу. Антон Веньяминович с кислым лицом изволил откланяться. Ох, уж этот Антон Веньяминович! Вечно он крутился вокруг мамы, стоило нам только приехать погостить в родные мамины пенаты.Ну, а я уже в который раз с немым восхищением окинул маму долгим взором, таким, что она даже смущённо зарделась..Длинные тёмные каштановые волосы мамы, завитые в локоны на затылке, обрамляли тонкое чувственное лицо, блестящая челка доходила почти до бровей, оттеняя её большие раскосые зеленые глаза. Тонкие золотыми фибулы поблёскивали драгоценными камнями в локонах волос в огнях светомузыки. Зрелое вкусное лицо с безупречным макияжем с маленьким прямым носиком и полными чувственными губами было непередаваемо обворожительно.Последнее время дела у мамочки шли в гору, она уже вела в своём танцевальном хореографическом кружке целых пять групп, несомненное пользуясь успехом на ниве обучения танцам и неплохо зарабатывала, так что даже подумывала оставить работу в школе. Так, что теперь дорогие бирюльки, коими она была в достатке обвешана, были ей по карману.Вне всяких сомнений, на мой взгляд, моя мамочка была самой изящной и притягательной из всех присутствующих здесь женщин. Пленительно обворожительная, миниатюрная, утонченная, она была одета в легкое плотно облегающее её ладную фигурку платье до колен, на длинных бретельках с широким декольте, полностью оголявшем плечи.Стояла жаркая погода, ни чулок, ни колготок на ней не было. Впрочем, её идеально загорелым смуглым ногам, ни первое, ни второе совсем и не требовалось. Пышные мягкие груди, едва ли не наполовину оголённые, вызывающе раскачивались под тонкой тканью ее одеяния. Мужские заинтересованные взгляды то и дело невольно ныряли в завораживающую глубокую ложбинку между аппетитных округлостей.Одним словом, мама выглядела роскошно. И очень сексуально.Вообще-то, мама у меня так-то скромница, всегда на работе или в быту предпочитая строгий деловой стиль. Но что называете, по случаю, умела выглядеть так, что закачаешься. Сегодня она была в образе томной кокетливой красавицы, игривой и сверкающей, как шампанское.Впрочем, что так, что эдак, но мужики всегда липли к ней, как медведи на мёд.Пользуясь удобным положением, прижимая её за таллию к себе, я не удержался и как бы невзначай провёл ладонью по пышному левому полушарию. Мама пьяненько хихикнула и скорее игриво, чем недовольно, поддела мою руку локотком, откидывая мою ладонь. Но сама и не подумала отстраниться от меня.— Мам... — я склонился к тяжёлой золотой серёжке в её ушке, — ну, вообще-то, дядя Антон женат..Она легко рассмеялась, подмигнув мне:— Но я-то нет...Я насупился. На миг мне показалось, что её искренне забавляет эта моя щенячья ревность.— Ну, перестань... Ревнивец... Я с ним даже не флиртую. Это он с ума сходит. Ни на шаг не отступает. Ну, потанцевали пару раз... — её ярко алые губы коснулись моей щеки.— Ага... , — с сарказмом протянул я, — ты порхала вокруг него, как жрица около языческого божка.Мама вздохнула, стрельнув ...